Петербургский сыск. 1874–1883 - Страница 92

– Почём я знаю? Я ж за ним не следила, может, кто и приходил, – Наталья задумчиво посмотрела в стену, – когда дрова рубил, – добавила женщина. – А к чему такие расспросы?

– Надо.

Тарасов сын Пётр, мужчина лет сорока, с крепким, казалось квадратным телом, что в ширину, что в рост, имел совсем детское лицо. Словно природа пошутила: крепкие пудовые руки, покатые плечи, ноги, как два столба, и небольшую голову с жёсткими проволочными волосами, пухлые щёки и доверчиво – щенячьи глаза.

– Видно срок тяте пришёл, – Пётр почесал шею, – человек, что дерево, каждую весну оживает, а вот придёт срок, кажется ещё крепкое, а на самом деле внутри – труха. Так что вы хотели?

– Поговорить об отце твоём.

– Что говорить? Нету его, и никто не воротит.

– Трудно не согласиться, но с чего это крепкий мужчина, как в округе говорят, выпил немало, топором махал, дров кучу нарубил и в один момент, вот был и уже нет.

– Это надо у Него спросить, – младший Шрамов указал пальцем в небо, – Он и во младенчестве забирает, вот моих братьёв и сестёр, а уж в таком возрасте и подавно.

– Так ты ничего странного в смерти отца не видишь?

Младший Шрамов опешил, удивлённо посмотрел на сыскного агента и, заикаясь, спросил:

– Удар его хватил, как сказал врач и потом пристав нам бумагу выдал.

– В сыскное отделение попало дело о смерти Тараса Шрамова, вот и приходится по воле начальников проверять обстоятельства смерти.

– Ежели так.

– Именно так.

– От меня, господин… э —э – э.

– Лерман Пётр Павлович, – представился сыскной агент, – чиновник по поручениям.

– Господин Лерман, – лицо младшего Шрамова в одну секунду стало более походить на старческое, плечи опустились, – я не привык говорить об отце худое, но своим умишком начинаю понимать, если в сыскное попали бумаги о смерти отца, то вы подозреваете, что произошло убийство?

По чести говоря, Пётр Павлович не ожидал, что невзирая на вид не очень умного человека, младший Шрамов окажется таким проницательным.

– Посуди сам, – над каждым словом приходилось задумываться, – твой отец скоропостижно скончался, а ведь был довольно крепким стариком.

– Господи, каждый раз, когда отец прикладывался к бутылке, с ним случался приступ.

– Что же было в этот раз?

– То же, что и всегда. Отец решил отметить именины, для этого взял несколько бутылок пшеничного вина, а утром, ко всему прочему, пошёл колоть дрова, хотя я его просил не заниматься хозяйством в этот день.

– То, что произошло не было для тебя новостью.

– Отнюдь.

– Скажи, а могли ему помочь?

– Нет, это невозможно, отец сам виноват. Здесь ничьей вины нет.

– В каких вы были отношениях с отцом?

– В обычных, отец и есть отец.

– Значит, говоришь, что вина на отце?

– В том числе и на нём.

– На ком ещё?

– На нас, – произнёс удивлённо младший Шрамов и, увидев недоумённый взгляд Лермана, добавил, – на нас, ведь мы не восприпятствовали питию.

– Понятно.

– Ходят слухи…

– О нас много говорят, – перебил младший Шрамов, но смутился, – извините.

– Значит, говорят много неправды? И то, что Тарас навещал Наталью? И то, что ты, Пётр Шрамов, был в близких отношениях с мачехой? И то, что вы отравили отца? Видите, как много вопросов и каждый не в пользу вашего семейства.

– На каждый роток не накинешь платок, – хотя голос младшего Шрамова был спокойным, но глаза пылали и подбородок подрагивал. – Тогда по порядку. Отец ещё тот ходок, – и, словно спохватился, произнёс, – был. Не только к Наталье бегал, но и к другим. Мужик – он и есть мужик.

– А жена?

Мужчина густо покраснел и сквозь зубы процедил.

– Она тоже в накладе не оставалась.

– Значит, о вас правда?

– Правда, – выдавил он.

– И как к этому относился отец?

– Он не знал.

– Тогда перейдём к отравлению.

– Господин Лерман, – отмахнулся младший Шрамов, – какое к чёрту отравление. Отец \кормильцем был и Ольга больше с его смертью теряла, нежели обрела. Ведь он деньги зарабатывал и откладывал кое—что, а так Ольге только скопленное оставалось, но и то, со мной поделить должна.

– А ты?

– Нет, – сказал мужчина, – по мужски её к кровати прижать – это одно, а вот жизнь с ней связывать я не хочу.

– Поэтому заявление приставу написал?

– Именно так.

– Понятно.

– Вы об отравлении говорили, это так?

Лерман промолчал.

– Если вы подозреваете кого—то из семьи, то это зря. Нам нет интереса в смерти отца, слишком мы зависимы от него. Ныне отвернуться те, с кем он имел дело, я всегда находился в тени, поэтому многое со смертью потеряем.

– А наследство?

– Оно быстро исчезнет, жить—то надо.

– Верно.

– Не понимаю, кому отец перешёл дорогу?

– Может быть, кто—то ему должен или дорогу перешёл?

– Отец много не говорил, но перед именинами говорил, что ему должны то ли три, то ли четыре тысячи, но кто? – Мужчина пожал плечами.

– Может быть, расписки какие остались?

– Об этом поведать может только Ольга.

– Почему вы написали заявление?

– Ольга заявила, что я бугай здоровый, рукастый и могу сам заработать, а деньги ей надо, ведь не старая ещё.

– Мне здесь сказали и о Вере.

Опять на лице младшего Шрамова выступила багровая краска.

– Ничего от глаз людских не скрыть.

– Правда?

– Правда, – выдохнул мужчина, – вот с ней я и собирался уйти из дому.

– Давно задумал?

– С полгода тому.

– Кто знал об этом?

– Вера и я, пожалуй.

– А Ольга?