Петербургский сыск. 1874–1883 - Страница 91

Миланья Хиврина, женщина лет сорока пяти, имела чрезвычайно симпатичное и добродушное лицо, правильные черты которого и живые выразительные глаза свидетельствовали о былой красоте.

– Что рассказывать—то? – Она прижала руки к груди. – Страх—то какой! Ужас! Вот человек живой, говорит что—то, а потом в одну минуту дух с него прочь.

– Так и в одну минуту?

– Не видела я, это когда он упал, и суета поднялась, вот тогда я Тараса и увидела.

– Значит, ничего не видела?

– Истинно так, – сказала женщина, – а почему полиция этим интересуется?

– Попали бумаги в сыскное отделение, а если попали, то надо проверить. Служба такая.

– А я думала, что… – и Миланья умолкла, пряча взгляд.

– Договаривай, в чём дело?

Она покраснела, но ничего не сказала.

– Ты что-то не договариваешь.

– Что мне договаривать? – Хиврина перекрестилась. – Даже ныне страшно, рот открыт, глаза на выкате, руки скрючены. Страх настоящий.

– Смерть – она такая.

– Не скажите, вот моя матушка помирала, так глаза закрыла и, словно бы заснула, а на самом деле навсегда, – и снова перекрестилась.

– Значит, страшно было?

– Жутко.

– Как вели себя жена и сын покойного?

– Да как? – Миланья пожала плечами. – Петька, сын Тарасов, сразу же за врачом побежал, Ольга заголосила, ведь кормильца потеряла.

– Какие отношения у них в семье были?

– Да обычные, руку Тарас, как некоторые, на жену не поднимал.

– А с сыном?

– Сын Тараса почитал, ничему не перечил.

– Вообще—то я краем уха слышал, что неравнодушна Ольга к Петру была?

– Господин хороший, – женщина заулыбалась, – жена Тарасова – баба в соку, а Пётр тоже не промах, – начала Миланья, но остановилась, потеребила край платка, – кто его знает, правда или нет, но говорили, но я этому не верю, – быстро добавила она, но глаза блестели, словно хотела добавить какую—то подробность, но сдерживала себя, потом понизив голос, сказала, – как—то видела, как Петька из сарая выходил, а вслед за ним Ольга волосы и одежду поправляла, а что там было, не знаю, свечку им не держала.

– Так, так, – произнёс Лерман.

– Только не говорите никому, – Хиврина не улыбалась и выражение на лице выражало, что зря она не сдержалась, а проболталась.

– Само собой никто не узнает. Может быть, ещё что можешь дополнить.

– Да чего уж там, – женщина махнула рукой, – Тарас—то, хоть и в летах был, но тоже ходок ещё тот, вон к Наташке Фиговой потихонечку захаживал. Сама видела.

– Целый роман можно сочинить.

– А то, – Хиврина понизила голос, – Ольга—то – вторая жена у Тараса, он её с дочерью взял, так той сейчас семнадцать, вот Петька и с нею. Там, – она куда—то неопределённо кивнула, – стеночки тонкие, так вот слышала, как они ворковали, а потом сопели. Вот семейка—то, – она снова криво усмехнулась, но в глазах женщины прочёл обычную зависть.

– Скажите, а в каких отношениях был Тарас со Степаном Сенчиковым?

– В приятельских, а вот Ольга терпеть того не могла, даже на порог не пускала.

Наталья Фигова в середине дня была одета в бумажную рубаху, поверх которой накинут тонкого синего сукна казакин, роскошные светлые волосы растрепаны и две—три пряди их легли на лицо, щёки которого украшали ямочки.

– День добрый, – произнёс сыскной агент, – мне бы хотелось поговорить с Наталией Фиговой.

– Эт по какой надобности? – Голос, хоть с не большой хрипотцой, но звучал довольно приятно и как—то развязно.

– Чиновник по поручениям сыскной полиции, – Лерман отодвинул в сторону женщину и без приглашения вошёл в комнату, где сел на стул, заложив ногу на ногу.

– Да я… да… – Наталья потеряла дар речи, только открывала, как выброшенная на берег рыба.

– Я вот по какой надобности, – Пётр Павлович достал из кармана портсигар, достал папиросу, и выпустил, прикурив, дым в потолок, – два дня тому умер Тарас Шрамов, так вот со смертью не так чисто, поэтому мне поручено разобраться. Что ты можешь сказать по этому поводу?

– Дак сразу бы и сказали, – Наталия повела плечом и вырез на груди слегка приоткрылся, – я—то какое отношение имею к этому?

– Самое непосредственное.

– Сказали ж нам, что умер от апо..апе… в общем от какого—то удара.

– Так ты ничего не хочешь рассказать?

– Ничего, – женщина стояла, опершись спиной о косяк двери.

– Говорят, что ты была в довольно близких отношениях с убитым?

– Побольше слушали бы всяких, вам бы не такие вести принесли.

– Значит, отрицаешь?

– Мне скрывать нечего, всё равно донесут. Да, бывал здесь Тарас, бывал, ну и что?

– Тогда возникают вопросы.

– И какие?

– В каких вы были со Шрамовым отношениях?

– Да никаких.

– Как это?

– А вот так, ну приходил ко мне по женской части, я – одинокая, – она повела плечом и под тонкой рубахой шевельнулись большие груди, – кого хочу, того и привечаю.

– Так…

– Иной раз мужик в сорок, – она насмешливо проговорила, скривив в улыбке рот, – ничего не умеет.

– Значит, у вас были отношения…

– Господин хороший, не было у нас отношений, просто по—соседски забегал ко мне, безделицы дарил, но отношений никаких.

– Понятно, тогда не расскажишь, как кто себя вёл, когда Шрамов умер?

– Как обычно, – Наталья вновь дёрнула плечом, – Ольга засуетилась, как наседка, оно и понятно, такого кормильца лишилась, Пётька, тот побледнел и задрожал, навроде осинового листа. А так, – она задумалась, – да я и внимания не обращала.

– В день смерти к Тарасу кто—нибудь приходил?