– Испужался я, у Ивана глаза стали страшными звериными, испужался я, испужался.
– Потом ты помогал раздевать убитого.
– Да не убитый он был, не убитый, – Феоктист вскочил с места, – дышать начал, так я остолбенел, а Ванька мне «души, что стоишь», схватил портянку и давай в рот засовывать, словно трубу затыкает, а Колька и отбиваться не мог, силы, видать, покинули, только хрипел да глаза закатил., – Жуков не стал перебивать разговорившегося стрелочника, – когда он затих, мы в деревню Паново пошли, да там в трактире одёжу—то и спустили. Не помню, всё руки дрожали, да голова кругом шла. За Ванькой, как телок на привязи, ходил, куды он, туды и я.
Потатуев присел на краешек табурета.
– Как со вторым справились?
– Вторым? – С испугом произнёс стрелочник и плечи опустились ещё ниже. – Я думал, – закусил губу, потом отёр лоб рукавом рубахи, – ежели вам известно и об вором, тем паче верно поведали, как дело было. Скрывать не буду.
– Как я понимаю, что почти не сходя с места Михаил Силантьевич Жуков, сотрудник сыскного отделения столичной полиции, произвёл следствие и задержал по горячим следам злодеев, – сыронизировал Путилин.
– Иван Дмитрич, – серьёзно сказал помощник, – я ж рассказываю не для того, чтобы похвалу получить.
– Ты не обижайся, Миша, это я так, по—стариковски. Что далее?
– Взяли мы водку в трактире с собою и снова в лес, – начал Потатуев, – а за селом встретили какого—то молодца, я его толком не помню, как во сне со мною было. Он спросил, как к уряднику пройти, я уж хотел показать, но Ванька меня опередил. Пошли, говорит, с нами, мы, как раз в том направлении путь держим. Как назло пришли туда, где Кольку задушил братан мой. Не видел я, как дело свершилось, но кричит мне Ванька. Что, говорит, стал столбом, иди сюда, помоги вещички снять. Ну, мне и пришлось, внутри всего крутит, словно гадину какую съел, не помню ничего, что было потом. Где—то ходили, бутылки опустошали, Ванька с узлом под мышкой шёл. Завалились под деревом, до утра и проспали, голова болит, на душе муторно. И сам не припомню, на самом деле Кольку и незнакомца сгубили, или сон такой привиделся. Хочу Ваньку спросить, а язык не поворачивается, к горлу прилипает. Вижу у братана под головой узел, так сердце в пятки провалилось. Загубили мы Кольку. Растолкал я Ваньку и пошли пешком в столицу, не доходя до города, я сказал, что дале не пойду. Ванька кивнул, что мол, делай, как знаешь. Вот я зашёл в трактир, взял штоф и к себе, а что дальше, так вы и сами видели.
– Ваньку—то где взяли?
– Вот с Ванькой казус небольшой вышел, – стушевался Миша, – но ничего его тоже в каталажку отправили.
– Давай, давай, не всё же коту масленица, – Иван Дмитриевич навалился грудью на край стола, – должна быть ложка дёгтю в твоём повествовании.
– Вам ни о чём не говорит имя Иван Ефимович Сумороков? – В свою очередь и Жуков навалился грудью на стол. Глаза помощника с хитринкой смотрели на Путилина.
– Иван Ефимович Сумороков? Уж не тот ли малец?
– Тот, Иван Дмитрич, тот, – уверил начальника Миша.
Путилин откинулся на спинку кресла и рассмеялся.
– Ты об этом казусе говорил?
– Именно о нём. Так вот, – продолжил Жуков. С неделю тому один из «добровольных помощников», как в шутку называл заштатных агентов Иван Дмитриевич, сообщил, что через несколько дней сын дьячка Платон Чижиков и два приятеля Березин и Сумороков приготовляются к совершению покражи со взломом из монашеских келий Свирского подворья, что находятся в районе Московской части. За Платоном установили негласный надзор, но он вёл разгульный образ жизни. Таскался из трактира в трактир и, казалось, и не помышлял ни о каком злоумышлении. – Потатуев не стал скрывать адреса Ваньки Суморокова, я с агентам сразу по адресу, но потом смекнул, что имя больно знакомое. Поэтому и не стал наведываться на квартиру стрелочникова брата, как потом оказалось правильно и сделал. Установил наблюдение, ближе к вечеру появился и Чижиков с Березиным, хотя последнего я не знал, но догадался, что он и есть. Послал Лёву Шдяйхера за подмогой, ведь их трое и притом не робкого десятка, за Ванькой два смертоубийства, не фунт изюму.
– Ну, Миша, уважил, три преступления за один раз раскрыл, – похвалил Иван Дмитриевич помощника.
– Да как раскрыл? – Удручённо сказал Миша, – как телок ходил и сведения собирал и главное не крупицами, а целыми горстями, мельчают душегубы, не могут головой подумать, а за пятак готовы жизни ближнего лишить, чтобы утробу свою водкой залить, как тычутся в жизнь, как слепые котята.
Третьего дня господин Комаров, секретарь Духовной Консистории, впрочем как и в прочие дни недели, вышел из дому в осьмом часу утра, откушав горячего со свежими баранками чаю. В левой руке он держал зонт, плывущие по небу низкие тучи, замеченные из окна, не предвещали солнечного дня, а вышедшему не нравилось возвращаться домой или ходить по делам службы во влажном от петербургской сырости сюртуке.
Дворник с крыльца видел, как перед господином Комаровым остановилась пролетка, он опустился грузно на скамью, что—то сказал извозчику, тронув плечо зонтиком. Но так на службе и не появился, как и последующие три дня никто его не видел и не знал, куда мог запропаститься секретарь Консистории, никогда до того дня не позволявший себе не то, чтобы заболеть, но и опоздать.
– Иван Дмитрич, – помощник начальника сыскной полиции Михаил Жуков, прикрыл за собою дверь в кабинет и тихо, словно боясь, что его услышат в коридоре, произнёс, – к Вам солидный господин из Духовной Консистории.