Петербургский сыск. 1874–1883 - Страница 33

Вторая соседка по кроватям ничего нового не добавила, только указала, что на железнодорожнике была чёрная куртка, а вот брюки, заправленные в сапоги, синего цвета, как у городовых, и глаза серые, выцветшие, какие—то безжизненные, лицо худое, изнеможённое, словно болен чем—то не лечимым.

Возвратясь в сыскное, Миша послал телеграмму становому, чтобы тот разузнал у Дорофеева, есть ли среди знакомых Прокопий или Порфирий, и служит ли кто на железной дороге. Сам же доложил об узнанном Путилину.

– Так, так, становится теплее, – начальник сыскной полиции выхаживал по кабинету, – не одна отправилась к мужу, путь—то неблизкий.

– Даже очень, – подхватил мысль Ивана Дмитриевича и, повернув голову в сторону остановившегося Путилина, произнёс, – Дорофеева, когда ходила сама, то непременно пешком, а со знакомым могла проехать на дрожках.

– Вот именно, ты, Миша, проверь, конечно, в стоге иголка, но поспрашивай у извозчиков. Если номерные, то мы непременно его найдём. Слух, как ураган пронесётся и явится голуба наша, а вот если из деревни.

– Иван Дмитрич, из деревни рановато, эти по первому снегу в столицу приезжают на заработки, а ныне погода посмотрите какая? У них у самих делов дома много.

– Возможно, ты прав, Миша, так что ступай, времени всё меньше, а преступник, может быть, далече.

Среди извозчиков в обычае быстро распространялись новости, артели всегда стремились помочь Путилину, который не один раз он вытаскивал их из не совсем приятных историй.

Николай Иванович, становой пристав, ответил на телеграмму после разговора с Дорофеевым. Коллежский асессор Стыров не мог в нескольких словах послания поведать, что Зиновий Лазаревич сперва покраснел лицом, потом без перехода побледнел, схватился за сердце и хриплым заикающимся голосом спросил:

– Порфирий?

В телеграмме было сказано, что Дорофеев ничего не поведал, хотя что—то скрывает.

– Вот что, Миша, – после прочтения Путилин протянул бумагу с двуглавым орлом помощнику, – расспроси—ка Дорофеева сам. Чую, здесь зарыто что—то.

Когда уехал Жуков, прибыл извозчик, который поведал Путилину, что отвозил женщину и человека в железнодорожном сюртуке к полюстровской дороге, что именно, мужчина настоял на пешей прогулке, и что перед этим заехали по дороге в трактир «Смоляне, где мужчина, которого женщина звала Филей, выпил косушку водки, стал мрачным и неразговорчимым. Женщина пошла с ним по доброй воле, он ее не тащил и не заставлял.

Жукову не надо долго разъяснять, что полезно следствию, а что будет во вред. Путилинский помощник сразу же направился в Окерваль для разговора с Дорофеевым, не стал Миша заезжать за становым, ибо по опыту знал, что человек закроется, как улитка, отгородится стеной и ничем не прошибить, а вот с незнакомым, пусть хотя бы и сыскным агентом, может разговориться

Для беседы Жуков спросил у управляющего купоросного завода предоставить любое мало—мальски приспособленное помещение, чтобы никто не мог помешать.

Ссутулившийся Зиновий Лазаревич сидел на краешке стула, за день настолько сильно изменился – волосы торчали в разные стороны, лицо вытянулось, скулы торчали сквозь почти прозрачную кожу, глаз не поднимал, но чувствовалось, как он смахивал слёзы, одна за другой текли по впалым щекам.

– Вы, наверное, меня помните? – Начал Миша.

Мужчина скользнул по Жукову взглядом, но вновь уставил глаза в пол.

– Третьего дня мы с вами разговаривали.

Дорофеев покачал головой.

– За это время выяснилось несколько новых подробностей и хотелось бы, чтобы вы помогли в них разобраться.

– Да чем же я, – и умолк.

– Тяжело говорить, но без вашего разъяснения нам не продвинуться дальше. Вы же хотели, чтобы убийца понёс наказание?

– Не только, – тяжело задышал, – я бы, – и вновь замолчал.

– Вам тяжело говорить?

Тяжёлый вздох вырвался из груди старика.

– Вам знаком кто—либо по имени Порфирий?

Зиновий Лазаревич закрыл глаза рукою и по плечам Миша отметил, что старик безутешно плачет.

– Мы нуждаемся в вашей помощи.

– Я говорил, что когда—нибудь он сделает что—то худое нам с Аней.

– Кто он? Порфирий?

– Порфишка, – зло сказал Дорофеев, – родная кровь наша, сын наш единственный – Порфирий Зиновьевич.

– Это он был с Анной Ивановной в день, – Миша остановился.

– Скорее всего.

– Он к вам не заходил?

– Нет.

– Чем он провинился?

– Чем, – горестно ухмыльнулся старик, – до двадцати лет он семь раз побывал в тюрьме. Вы понимаете это, семь раз, – Зиновий Лазаревич уставился на свои руки, мы не знали, что нам делать, через него мы лишились дома и когда чаша терпения переполнилась до такой степени, что я готов был поднять руку на собственного сына. Мы решили сдать Порфишку полиции, тем более, что находился в розыске уже не за кражу, а за то, что убийцей стал. Благодаря моему указанию, полиция арестовала его и товарищей, я прослышал на суде, он поклялся нам, тем, кто даровал ему жизнь, отомстить. Мы уехали из деревни и успокоились, хотелось просто пожить без прихода среди ночи пьяных компаний, без постоянных драк, без угроз.

– Порфирий отбыл наказание?

– В октябре он должен был выйти.

– Значит, он в столице?

– Видимо, начал мстить старикам, – Дорофеев закрыл глаза, – мне—то больше ничего не надо, поймайте этого злодея, прошу вас, поймайте. Мне жизни не жалко, сколько ее осталось—то?

– Вы не знаете, где он мог остановиться в столице?

– По притонам, где ж ещё?